Камерное сочинение «Как старый шарманщик» Леонида Десятникова — это оммаж шубертовскому «Шарманщику» из цикла «Зимний путь», который стал культурным кодом для музыкантов всего мира. В XX веке архетип странника становится центром притяжения, подобный образам Орфея и Дон Кихота в литературе, и пьеса Десятникова открывает в «Шарманщике» новые смыслы, новые эстетические и экзистенциальные вопросы. Композитор вступает с Шубертом в диалог и комментирует его, соединяя традицию немецкой Lied, самого популярного песенного жанра девятнадцатого века, с аргентинским танго, культовым танцевальным жанром двадцатого века.

«Как старый шарманщик» создавался для Гидона Кремера, который широко известен еще и как главный популяризатор музыки Астора Пьяццоллы. На основе минималистичной мелодии, наигрыша из вступления и двух тем из вокальной партии «Шарманщика» Леонид Десятников создал нечто совершенно противоположное: многоплановое и глубоко трагическое полотно. Шарманка здесь звучит расстроенно и временами истошно. Депрессивный лиризм Шуберта, помноженный на гротескный романтизм Десятникова и окутанный мрачной иронией аргентинского танго, рождают образ героя XX века, много видевшего и еще больше потерявшего. Это диссонанс, который не может разрешиться — и от того обретает особенно щемящий и болезненный оттенок, в кульминации достигая настоящего исступления и превращаясь из шаржа в трагедию.

Шубертианскую тему продолжит вокальный цикл американского композитора Дэвида Лэнга «Death speaks» — «Смерть говорит», ставший в 2013 году одноименным альбомом с участием знаковых инди-исполнителей. Здесь Лэнг, столь же завороженный Шубертом, словно бы исследует тему квартета «Смерть и девушка»: он внимательно выбирает из всего многотонного шубертовского песенного наследия те строчки, в которых Смерть — любимый романтиками персонаж по имени der Tod — говорит от первого лица. В предисловии к релизу Лэнг пишет: «Это не состояние бытия, не место и не метафора: это человек, персонаж драмы, который может сказать нам на нашем языке, чего нам ждать в грядущем мире». Песни о смерти звучат так, словно распавшийся на атомы и молекулы звуковой образ Шуберта пытается собраться в единую форму; это призрак, полный всепоглощающей стеклянной печали. Фирменный прием Лэнга — повторяющаяся тысячью способов одна и та же фраза — создает пространство ледяного леса, в котором Смерть не просто очеловечена — она полна душераздирающего одиночества и сострадания к тем, кого должна забрать. Вынужденная преследовать своих жертв, она поет — «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю всего тебя. Твое лицо, я люблю твое лицо... Пожалуйста, не заставляй меня заставлять тебя следовать за мной».